Лессинг Готхольд-Эфраим - Материалы К 'фаусту'
Готхольд-Эфраим Лессинг
Материалы к "Фаусту"
1. ИЗ ПИСЕМ О НОВЕЙШЕЙ НЕМЕЦКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Семнадцатое письмо 10 февраля 1769г.
"Никто, - говорят авторы "Библиотеки", - не станет отрицать, что
немецкая сцена обязана господину профессору Готшеду большинством
усовершенствований, впервые введенных на ней".
Я этот "никто", я прямо отрицаю это. Следовало бы желать, чтобы
господин Готшед никогда не касался театра. Его воображаемые
усовершенствования относятся к ненужным мелочам или являются настоящими
ухудшениями.
Когда процветала г-жа Нейберин и столь многие чувствовали призвание
послужить и ей и сцене, наша драматическая поэзия являла, правда, весьма
жалкое зрелище. Не знали никаких правил, не заботились ни о каких образцах.
Наши "исторические и героические представления" были полны вздора,
напыщенности, грязи и грубых шуток. Наши "комедии" состояли из переодеваний
и волшебных превращений, а верхом остроумия в них являлись потасовки. Чтобы
понять этот упадок, не требовался ум самый острый и сильный. И господин
Готшед был не первым, кто это понял, он только первый достаточно поверил в
свои силы для того, чтобы решиться помочь этой беде. А как же он принялся за
дело? Он немного знал по-французски и начал переводить; он поощрял также к
переводам всех, кто умел рифмовать и понимал "Oui, monsieur"; {Да,
сударь...} он, пользуясь выражением одного швейцарского критика, смастерил
при помощи клея и ножниц своего "Катона"; он сделал "Дария" и "Устриц",
"Элизу" и "Тяжбу из-за козла", "Аврелия" и "Остряка", "Банизу" и
"Ипохондрика" без клея и ножниц; он проклял импровизацию; он торжественно
прогнал со сцены Арлекина, что само по себе явилось грандиознейшей
арлекинадой, которая когда-либо разыгрывалась; короче говоря, он не столько
хотел усовершенствовать старый театр, сколько быть создателем совершенно
нового. И какого нового? Офранцуженного. Соответствует ли этот офранцуженный
театр немецкому образу мысли или нет, в это он не вникал.
Он вполне мог заметить, что наши старые драматические пьесы, которые он
изгнал, куда больше соответствовали английскому вкусу, нежели французскому,
что мы в своих трагедиях хотели больше видеть и мыслить, чем нам позволяет
робкая французская трагедия; что великое, ужасное, меланхолическое сильнее
действует на нас, чем все учтивое, нежное, ласковое; что чрезмерная простота
нас утомляет сильнее, чем чрезмерная сложность и запутанность. Готшед должен
был бы итти по этим следам, которые и привели бы его прямым путем к
английскому театру. Не говорите, что он пытался итти этим путем, как о том
якобы свидетельствует его "Катон". Именно то, что лучшей английской
трагедией он считает Аддисонова "Катона", ясно доказывает, что он и в этом
случае смотрел на дело глазами французов и не знал в то время ни Шекспира,
ни Джонсона, ни Бомонта, ни Флетчера, которых он из высокомерия и позднее не
пожелал изучить.
Если бы мастерские пьесы Шекспира были переведены для наших немцев с
некоторыми небольшими изменениями, то наверное это было бы плодотворнее, чем
наше близкое знакомство с Корнелем и Расином. Во-первых, Шекспир понравился
бы нашему народу гораздо больше, нежели эти французские пьесы; во-вторых,
Шекспир пробудил бы у нас совсем иные таланты, чем те, какие могли бы
вызвать к жизни Корнель и Расин. Ибо гения может вдохновить только гений, и
легче всего тот, который всем, невидимому, обязан природе и не отпугивает
нас трудностью совершенства, достигнутого им в искусстве.
Даже если судить
